1.
Сегодня ночью он узнал, что такое смерть. Как понятие он осознавал это и раньше, тем более, что он уже сталкивался с ней, только это было давно, так давно, что он успел забыть ощущение ее холода. Сегодня она напомнила о себе во второй раз…. Это оказалось слишком близко и слишком страшно. Он не знал, что есть такой страх…. Он не знал вообще, что такое настоящее страдание, ему казалось, что все то, что он переживал до этого – вот настоящее страдание. Нет, это оказалось абсолютно неверным. Настоящее страдание настигло его в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое ноября. Вечером выпал первый снег, но он этого не знал, в тот момент, когда ветер принес первую тучу со снегом, он сидел возле стойки с коктейлем и слушал какую-то дурацкую музыку, что-то клубное, пробивающее мозг насквозь. Но он безмятежно улыбался и оглядывал дергающуюся толпу. Толпа дергалась независимо от ритма музыки. Он покачивал ногой в такт – пожалуй, он был единственным, кто ловил ритм. Чтобы танцевать, он был слишком ленивым сегодня. "Надо собираться домой", - вяло думал он, болтая остатки коктейля на дне стакана. Он залпом допил остатки и пошел к выходу. Поймал такси, бросил водителю небрежно: "Гельденштрассе", тот кивнул, так же небрежно назвал цену; он сел на заднее сиденье и с безучастным видом рассматривал проплывающие мимо дома, фонари, витрины. Ему было скучно. И как всегда он думал о том, что зря потратил сегодняшний вечер, проведя его в этом дурацком клубе.
И уже подъезжая к дому, он заметил снег на асфальте.
Это было так странно. Снег стелился по земле тонкой паутинкой, шатающейся при малейшем дуновении ветерка. И еще он был немножко мокрым. Поэтому возникало непонятное досадное ощущение двойственности: снег был одновременно тяжелым и легким. Он поморщился, ему не нравилась неопределенность, она его раздражала. Он отдал водителю деньги и пошел в подъезд. Поднялся на свой этаж, чуть повозился возле двери с ключами, то и дело чертыхаясь сквозь зубы. "Хочу поскорее снять эти джинсы, они мне надоели", - это было единственное, о чем он думал, пытаясь провернуть ключ в замке. Джинсы, новые, он решил одеть только сегодня, сам не зная почему. И еще он вытащил из недр шкафа куртку, сделанную из такого странного блестящего материла, похожего на змеиную кожу. Он ее очень любил, но почему-то редко носил. Может, оттого, что прозвище Снэйкскин намертво прилипло к нему из-за этой куртки. Когда он первый раз надел ее…. Наконец, мука с ключами завершилась его полной победой и безоговорочной капитуляцией замка. Квартира встретила его звенящей тишиной. На душе сделалось вдруг гадко и тоскливо. Ему хотелось спать, и почему-то было страшно. Очень. До истерики. А закатывать истерики он не любил. После них он чувствовал себя истерзанным, опустошенным и очень уставшим. Но сегодняшняя усталость была совершенно особенная – да, как обычно ломило ноги, да и вообще все тело, как всегда, голова гудела и ныла от коктейлей (знает же реакцию своего организма на спиртное и все равно напивается при первой же возможности, правда, культурно, не в дым; так, чтобы дойти до дома), но мысли путались, а ноги вдобавок еще и заплетались. Едва он дополз до своей комнаты, как тишину прорезал телефонный звонок. "Господи, ну кому еще не спится!" – подумал он и пополз обратно, к телефону. Он как-то истошно вопил, надрываясь, требовал, чтобы трубку сняли сию же секунду, а у него не было никаких сил. Но кое-как он подцепил трубку и растянулся прямо здесь же на полу; он думал, что это звонит Герта, или Риха, с ними можно протрепаться до утра, а потом сразу же наглотаться таблеток, позвонить родителям и сладким голосом сообщить, что хорошо себя вел, попил чаю на ночь и потом завернулся в одеялочку и мирно спал до самого утра, как хороший мальчик. "Черт, вас не видно, перезвоните", - пробормотал он в трубку, потому что ему в ухо неслось какое-то странное шипение и отдаленный голос, а он не понимал ни слова. Но это явно не Герта и не Риха. А кто, черт возьми? Звонок раздался снова, а он уже давно заполз под стол и почти заснул, ползти в комнату он не мог никак. Когда телефон снова зазвонил, из-под стола показалась тонкая рука, обвешанная какими-то железками, цепкие холодные пальцы ухватили трубку, и он снова сказал: "Ну, кто там?" А в ответ ему объяснили, что существует смерть, и теперь он совсем один. Пальцы все сжимали трубку, она уже противно пищала, на том конце человек уже наверняка пошел по своим делам, а он все пытался осознать, как это, когда ты один. И больше никого.
…Он не хотел отпускать родителей в горы. Он был против….
Слезы стекали за шиворот, их было слишком много, они рвали душу на части. А он все держал трубку и не просто держал, а притягивал ее к себе; в конце концов, он просто стянул телефон на пол. Грохот оказался той недостающей каплей, которой ему не хватало, чтобы разреветься в голос. И все-таки заснуть под столом.
Утро пришло для него примерно в двенадцать. Голова казалось страшно тяжелой, и тянула к земле. Если вчера он в прямом смысле двигался по квартире ползком, то сегодня нашел в себе силы подняться на ноги и даже дойти до ванны. Там он долго рассматривал себя в зеркале. "Господи, неужели это я?" – задал он себе сакраментальный вопрос. Судя по тому, что отражение повторяло все его движения, это действительно был он. И серьги в ушах его, и длинные темные волосы, собственноручно мелированные, и пирсингованный нос – все было его. И глаза, которые моргали с космической скоростью – один раз в час. Спать хотелось страшно. "Может, принять душ?" Он честно попробовал, но холодная вода раздражала, а от теплой еще больше хотелось спать. Он с трудом удержался, чтобы не заснуть в ванной. Все равно хотелось сдохнуть. Этого хотелось куда больше, чем спать. Надо кому-нибудь позвонить, иначе он свихнется. Черт возьми, он расколотил вчера телефон…. Это пришло как констатация факта, на то, чтобы возмутиться или раскаяться в содеянном, ни сил, ни желания не было. А может, с него еще можно звонить? Для проверки, без всякого любопытства он набрал номер Герты. Странно, но ему ответили. Герта была полна сил и бодрости. Он помолчал пару секунд в трубку, потом попросил ее приехать. "Да я занята…."
-У меня родители умерли. Разбились в горах, - он сказал это так просто, словно сообщил, что свалилась полка со стены и придавила любимые кроссовки. Но он уже просто отупел от горя, чтобы рыдать и биться в истерике. Теперь он просто сидел под столом и мерно качался из стороны в сторону.
Герта пораженно замолчала. Она тут же отменила все дела и помчалась к нему. Ей было очень страшно.
Она приехала через двадцать минут, а он все сидел под столом и мерно колотил трубкой об пол. Герта отняла трубку, бережно положила ее на аппарат (зачем, спрашивается?).
-Поднимайся, пойдем.
-Куда?
-Кофе попьешь, легче станет.
-Нет….
-Нужно…
-Нет…. – он лежал под столом, ему ничего не хотелось. Он остался совсем один. Он хотел только смерти себе. А там все равно, что будет. Хоть весь мир развалится! Черт с ними со всеми…. У него в ушах звучала траурная музыка. Герта суетилась, пыталась что-то сделать, но он не реагировал. Больно, Господи, как же ему было больно! Все его проблемы рухнули разом, оказавшись ничтожеством. Все это ничтожно. Перед лицом смерти. А он-то думал, что проблема, страдание это…. Хрень все это, она ничего не стоит.
Неделю он пробыл в ступоре, он даже глазами не ворочал. Риха тоже примчался на помощь. Надо сказать, что помощь была ощутима – он смог извлечь его из-под стола. И даже перенести на кровать. Он совершенно не сопротивлялся – сил не было. Он только иногда что-то мычал, мотая головой.
В конце концов, Риха вызвал врача. Это было в пятницу. Врач покачал головой и решил, что "мальчика нужно госпитализировать". И отвез его в больницу. Риху с ними не пустили. Что ж, он придет потом, попозже.

2.
…Он сидел на краешке кровати и растерянно смотрел в тарелку с супом. Это еще зачем? Суп какой-то…. Наверняка, несъедобный. В любом случае, он не придумал ничего лучше, как сунуть в тарелку палец и помешать остывший суп. Противный. Скользкий. Есть его совсем не хочется. Можно вылить его на пол, никто ругать не станет. Наоборот, еще и в кроватку уложат, и снотворного дадут, а во сне боль не так чувствуется. Нет, не стал он портить еду. Пусть стоит.
Он улегся на кровати поудобнее, посмотрел задумчиво на ремни, вчера его привязывали. Если бы он был в ясном сознании, он бы чувствовал себя униженным, а так…. Воспаленный мозг генерировал странные идеи. Когда его привязали, он подумал, что с какой-то стороны это хорошо – не свалишься к кровати. Правда, руки затекли, но это все неважно.
Кажется, к нему никто не приходил, а может, он просто не заметил. Только откуда-то появилась книжка с картинками. На кой черт ему книжка? Откуда она вообще взялась? Он тогда растерянно полистал ее, поглядел на развеселые картинки в розово-голубых тонах и сунул ее под кровать. Он вообще все нужное складывал теперь под кровать, сиделки, правда, все оттуда выгребали, но он клал обратно. Если бы было можно, он бы и сам залез под кровать и не выходил бы, но она слишком низкая, не то что его любимый стол в прихожей. Точнее, он был любимым, но именно когда он лежал под столом, ему и рассказали, что смерть совсем рядом, поэтому столов (высоких) он теперь боялся. А кровать – это не стол. Под нее можно уползти и спрятаться. Черт, какая чушь!
Он встал, подошел к окну. Надо же, уже темнеет. Но зимой рано темнеет. А суп все стоит. И над ним летает муха. Откуда она тут взялась? Но пусть летает. Снежинки медленно кружатся в свете фонаря на три счета, а ему все равно.
"Один, два, три, четыре…." – Он пересчитывал снежинки. Они не давали себя считать, улетали.
Вчера в соседнюю палату привезли девчонку. Такую буйную, он даже испугался. И хотел где-нибудь спрятаться, а то мало ли что, но передумал. А девчонка стучала в стену, наверное, хотела, чтобы ей ответили. Только он не мог стукнуть с такой силой, чтобы она услышала. Она и сейчас стучала. Стук через раз достигал его сознания, поэтому не раздражал. Но все же он решил пойти и спросить, что ей нужно.
Надо же, дверь заперта. Это его расстроило. Из-за стены доносилось пение, точнее, девчонка не пела, а кричала что-то такое страшно знакомое. Где ж он это уже слышал? Девчонка кричала: "Ich will nur leben!!! Aaaa!!! Ich will nur leben!!" Он услышал торопливые шаги. Сиделки какие-нибудь, наверное. Ну ладно. Он вернулся на свою кровать. Хорошо, что он один. Вообще-то, в палате можно было поселить еще кого-нибудь, но этого почему-то не делали. Ну и не надо.
Он вытащил из-под кровати ту незнакомую книжку, открыл где-то на середине, попробовал читать. Книжка оказалась на французском. Значит, это Герта притащила – она все время читает книжки на французском. Как странно, он даже не помнит, как она приходила. А еще кроме книжки она приносила что-нибудь? Он полез под кровать, ничего там интересного не обнаружил, кроме какого-то плюшевого зайца. А он-то здесь как оказался? Что это за фокусы? Он подошел к двери и побарабанил в створку. Тут же показалась добрая медсестра со шприцем наизготовку. Он показал ей зайца. Молча показал. Медсестра ласково улыбнулась, взяла игрушку и усадила ее на стол.
-Только не нужно его под кровать прятать, - ласково сказала она. Он помотал головой в ответ и ухватил зайца, чтобы опять спрятать.
-Мой, - упрямо сказал он. – Мой.
-Твой, - медсестра по-доброму улыбнулась, но попыталась отнять зайца.
-Мой, - он уже стиснул зубы. – Не дам.
-Ну, хорошо. Ты знаешь, кто тебе его принес?
-Мой…
-Твой. Его принесла очень хорошая женщина. – Медсестра старалась говорить покороче – до него плохо доходила человеческая речь. На самом деле, она и сама не знала, откуда тут взялась эта игрушка, но надо же было что-то говорить.
-Я не знаю.
-Скоро она заберет тебя домой. Ты хочешь поехать домой?
-Нет. – Он решительно отказался. Дома все равно никого нет, а чужих он боится – они приносят несчастья. Не нужна ему никакая добрая женщина, даже если у нее полная квартира плюшевых зайцев.

ДАЛЬШЕ >>>